Гаянэ Степанян: «Мои книги — это публичное разъяснение себе смысла моих чувств»

Чем на самом деле является Нобелевская премия по литературе? Почему из всех достойнейших претендентов на награду из числа русских писателей, от Толстого до Ахматовой, премию получили лишь пятеро из них? Ответ кроется в их нобелевских речах: каждый из пяти писателей обратился к современникам с самым важным и насущным, со словами истины, которую не могла заглушить политическая система. «От Бунина до Бродского. Русская литературная нобелиана» — новая книга Гаянэ Степанян, в которой она анализирует пять речей пяти лауреатов с точки зрения общественных настроений и запросов. Поговорили с Гаянэ о новой книге, о заслуженных наградах и о том, как разделять чувства и эмоции при написании книг.

— Расскажите, кто аудитория вашей книги? Во вступлении вы говорите, что она родилась из цикла лекций: значит ли это, что аудитория — студенты? Или же это другие исследователи, люди, занимающиеся филологией? Может быть, широкая публика, которая интересуется научно-популярной литературой? Что этот читатель найдёт в вашей книге?

— Книга и правда появилась из цикла лекций, но не университетских. Я не только преподаю филологам в Российском университете дружбы народов, но и являюсь публичным лектором: на разных площадках я читаю лекции по литературе для всех желающих узнать о ней больше. Эти лекции, в отличие от университетских, совершенно не обязательны к посещению. Слушатели выбирают меня сами, добровольно, а не потому что мой курс входит в обязательную учебную программу.

Публичные выступления сродни театральным спектаклям: в них также есть драматургия, также должна сохраняться интрига, должно развиваться действие, обязаны быть завязка, кульминация, развязка. Иными словами, такие лекции — это глубоко эмоциональное общение между лектором и его слушателями. Книги, написанные на основе таких лекций, адресованы к тем же людям, которые выбрали потратить полтора часа своего времени на лекцию. Это самые разные читатели: от школьников старших классов до пенсионеров — если говорить о возрасте, от гуманитариев до айтишников — если говорить о профессиях. Их объединяет одно: желание не просто узнать новые для себя факты (для этого достаточно и интернета, и вовсе не обязательно слушать мои лекции или читать мои книги), но прожить некий интеллектуальный, а иногда даже духовный опыт.

— Анализируя речи пяти лауреатов премии из числа русских писателей, вы говорите, что все они объединены общими чертами. Тем не менее есть ли среди них речь, которая, на ваш взгляд, выделяется? Формально или даже лично для вас? Какая и почему?

— Я люблю все эти тексты, и субъективно они для меня равноценны. О том, что нобелевские речи — это очень увлекательный для чтения жанр, я узнала ещё будучи студенткой: мне попалась речь писателя Ясунари Кавабаты «Красотой Японии рождённый», и она меня поразила философской глубиной. Спустя более 20 лет январским посленовогодним вечером я прочитала речи русских нобелиатов одну за другой — и словно пять исторических эпох зашли ко мне на чай поговорить. Мне захотелось воссоздать наш воображаемый разговор в виде лекций и в виде книги.

Но объективно из пятерых наших лауреатов выделяется Борис Леонидович Пастернак, которому не суждено оказалось лично принять награду. И вместо слов, которые другие наши лауреаты произносили с Нобелевской трибуны, он оставил горькие строфы о травле и светлые строфы — о том, что «силу подлости и злобы одолеет дух добра»

Важно ещё вот что. Мой курс про нобелевских лауреатов, который мы с РУДН отсняли и выложили на платформе «Открытое образование», посмотрели в том числе и школьные учителя-словесники. И я получила от них добрые слова благодарности за мысль о том, что нужно читать нобелевские речи со школьниками, что эти тексты имеют большое нравственное значение.

— Кого из русских авторов-претендентов прошлых лет, по вашему мнению, Нобелевская премия обошла незаслуженно, просто потому, что они оказались вне общественного запроса тех времён? Если бы у вас была возможность вручить её ещё одному автору-претенденту, то кто бы это был?

— Конечно, существовали многие тенденции, определявшие веяния времени: например, после Второй мировой войны и победы СССР мировая общественность всматривалась в нашу страну, что очень снижало вероятность награждения писателей-эмигрантов. Но помните, Шлегель говорил, что историк — это пророк, обращённый в прошлое? Вот я что-то вроде такого шлегелевского пророка.

Однако нобелевская судьба Чехова, точнее её отсутствие, меня, честно говоря, вводит в полное недоумение. Да, конечно, можно справедливо сожалеть о том, что номинирование Толстого или Ахматовой дальше номинирования не пошло. Но почему Чехова даже не номинировали?! Вот разумного ответа на этот вопрос у меня до сих пор нет. Поэтому, отвечая на вопрос, — я бы предложила Чехова.

— Вы пишете, что только спустя время можно оценить, насколько автор оказался в контексте общественного запроса. Но, если убрать его из поля зрения и предположить, что текущий запрос нам как современникам в полной мере непонятен, кому бы из современных русских (шире — русскоязычных) авторов вы бы вручили Нобелевскую премию по литературе и почему? Есть ли такие?

— В наше время есть хорошие писатели, с некоторыми я лично знакома, мы дружим, и я с удовольствием читаю и обсуждаю их книги. Но вот бунинского или шолоховского, или пастернаковского масштаба пока не нахожу: то ли масштаб — это дело временной перспективы (что очень вероятно), то ли в поле моего зрения ещё просто не попала такая великая книга — что тоже очень вероятно. Я читаю медленно и по объёмам прочитанного точно не литературный обозреватель.

Но, опять же, для полноценного ответа нам не хватает того же самого, чего не хватало предыдущим поколениям: временной перспективы. По отношению к прошлому мы всегда в позиции наблюдателей, а по отношению к настоящему — участники события. Это две принципиально разные точки зрения. Будучи участниками/современниками своей эпохи, мы лишены той точки зрения наблюдателей, которая будет у наших потомков. Зато они нашей будут располагать, так же как мы располагаем мнением современников предыдущих эпох.

— Над какой из глав было сложнее всего или, может быть, интереснее всего работать? Почему?

— Отвечу даже шире. Для меня это вообще самая трудная книга из тех, которые я писала. Помимо учебников по литературе, у меня два фэнтези романа («Книга воробья» готовится к изданию, «Книга аэда» — издан) и две научно-популярных книги, изданных в моём родном издательстве «Бослен». Так вот, работая над книгой про лауреатов, я прожила самый сложный, самый эмоциональный по сравнению с другими своими книгами период времени.

Я не имею в виду сложность, которая заложена в любую писательскую работу — сложность структурирования и поиска информации: ведь это и не может, и даже не должно быть просто.

Но вникая в сплетение судьбы и творчества каждого из моих героев, я осознала, как драматично, а иногда трагично складываются отношения между писательским даром — и человеческим стремлением к счастью, как разрывают человека эти две силы, как они беспощадны к нему

Талант требует бескомпромиссной правдивости, он не терпит лжи, ты обязан верить в спасительную для мира правдивость каждого своего слова! А стремление к счастью диктует компромиссы с семьёй, близкими, друзьями, обществом, власть имущими. Стоит выбрать одно и рискуешь навсегда утратить иное, а ведь никто не хочет жертвовать писательским даром. И человеческим счастьем тоже не хочет. Как найти баланс между ними, как обрести гармонию? И так как я тоже писатель, я поневоле примеряла их судьбы и выборы на себя. 

— Вы работаете как лектор, пишете учебники и книги. Мы знаем примеры, когда впоследствии из циклов лекций собирались и публиковались сборники, и в целом человеку, менее погружённому в специфику, может показаться, что филология и написание книг — это что-то близкое, идущее рука об руку. В чём для вас заключается разница между написанием книги, написанием учебника, преподаванием истории литературы? Насколько это разные роли?

— Вероятно, дело не в филологии, а в потребности разделить чувства и понять себя. И учебники, и лекции, и научно-популярные книги на основе этих лекций, и фэнтези романы — для меня суть по природе одно и то же: это акты говорения и понимания одновременно. Одной стороной они повёрнуты к слушателю/читателю, другой — ко мне.

Со слушателями/читателями я разделяю свои чувства — радость, горе, негодование, озарение, но я никогда ничего не объясняю ни слушателям, ни читателям, я не стремлюсь быть понятой ими, хотя со стороны кажется иное. Говоря с ними, я объясняю себе и стремлюсь понять себя: отчего я радуюсь, горюю, негодую, недоумеваю или чувствую себя свидетелем откровения. И считаю дело удавшимся, если нахожу такие слова, которые бы поняла, объясняй мне суть кто-то сторонний. Мои выступления, мои книги — это публичное разъяснение себе смысла моих чувств.

Для меня разница между всеми формами говорения только в одном — в чёткости артикуляции чувств или объяснения. В художественном мире я избегаю артикулировать объяснения, а лишь подразумеваю их, в учебном же — избегаю чувств, но тоже подразумеваю. А вот в публичных выступлениях и научно-популярных изданиях я ищу гармонию между этими сторонами высказывания.

— Есть ли уже на примете будущие проекты, из которых может появиться ваша следующая книга?

— Я взялась за новый цикл лекций, он же книга «Криминальное чтиво. Книга о природе зла». Я предполагаю обдумать несколько произведений нашей классической литературы. По перечню преступлений вы наверняка догадаетесь, о каких книгах пойдёт речь: запугивание и вымогательство, разбой, мошенничество, финансовая афера, бытовое убийство, убийство по идейным соображениям. Я надеюсь найти и сформулировать те ответы о природе зла в душах обычных людей, как мы с вами, которые даёт наша великая литература. Я верю в целительность такого взгляда на нашу классику.