Александр Цыпкин о новой книге, самоцензуре и внутренних демонах

В Строках появилась долгожданная новая книга популярного московско-петербургского писателя Александра Цыпкина «Гуднайт, Америка, о!». Это сборник повестей и рассказов — смешных, ироничных, колких, драматичных, лирических и даже фантастических, а главное — очень живых. Реальная история казанских хулиганов, покоривших в 90-е ночную жизнь Майами и нарвавшихся на ФБР, жестокий социальный эксперимент в мрачном будущем, сатира на тему феминизма и многое другое: сможете и посмеяться, и подумать, и долго глядеть в окно. Ну а чтобы вы точно захотели почитать или даже послушать книгу в авторской озвучке, мы поговорили с Александром Цыпкиным о бэкграунде его героев, театре и текстах, непрошенной критике и страхе темноты.

О работе с текстом 

— Как вы думаете, какие качества необходимы пишущему человеку?

— Любому пишущему человеку необходимы любопытство, определённая доля тщеславия, желание не вываливать на окружающих свой невроз, а справляться самостоятельно. 

— Для кого вы пишете и в чём видите свою роль как сценариста? 

— Я пишу для людей — надеюсь, что для счастливых людей, независимо от того, какие события происходят в их жизни.

Про роль отвечу, перефразируя цитату Станиславского: в театр человек всегда приходит развлечься, а с чем он уходит — зависит от нас. Прежде всего я пишу для того, чтобы сделать времяпровождение человека приятнее и интереснее, чтобы он в какой-то момент улыбнулся, задумался о чём-то. Если в моих произведениях находится смысл больший, чем улыбка или попытка осмыслить себя, то я рад.

Я знаю, что после спектакля «Интуиция» большое количество зрителей начинают, выражаясь модным языком, закрывать гештальт. Потому что это спектакль про то, как мы проведём свой последний день. А после спектакля «Три товарища» по повести «Премьера», опубликованного в этом сборнике, многие, приходя в театр, начинают по-другому аплодировать. Потому что там я описал переживания балерины, когда она видит уходящих из зала людей, спешащих домой. 

— Как вы работаете с темами, о которых тяжело писать?

— Дело в том, что ты пишешь о темах, с которыми тяжело работать, именно для того, чтобы тебе стало легче их проживать. Как и все мы, я, конечно же, боюсь смерти. Но, написав «Интуицию», мне стало чуть полегче, потому что в ней эта тема раскрывается с надеждой.

— Есть ли в ваших текстах место автоцензуре? 

— Автоцензура должна присутствовать у любого автора в силу того, что он несет определённую ответственность. Начнём с того, что я не хотел бы, говоря примитивным языком, романтизировать зло. Наверное, ещё нельзя писать о том, как замечательно принимать те или иные запрещённые препараты, потому что — я сейчас говорю условно — какой-то подросток подумает: «О, как круто это написано, давайте я тоже попробую».

Следующая форма автоцензуры — это ситуация, в которой тебе рассказали историю, и ты обязан согласовать её с автором так, чтобы опубликованное не принесло ему какую-то боль.

Третье — это уместность обсуждения тех или иных тематик в конкретное время. Ну и, наконец, я часто пишу в жанре сатиры, и сатира тоже должна давать ответ на то, как исправить то, что есть, а не просто высмеивать пороки, без намёков на возможность улучшения.

— Как вы относитесь к критике своего творчества?

— В целом индифферентно. Если она исходит от незнакомых мне людей — тем более. Если она агрессивная и на моей странице, я просто блокирую таких авторов. Но есть несколько человек, к чьим словам я, конечно же, прислушиваюсь, например — Константин Юрьевич Хабенский.

Мне кажется, очень важно для автора выбрать несколько человек, которые лишены предвзятости, желания тебя излишне подбодрить или, наоборот, причинить боль своей критикой. Если вы таких людей нашли, то вам повезло. 

Мой критик для меня — зритель в зале, потому что я пишу для того, чтобы читать рассказ со сцены. В театре ты сразу чувствуешь, что получилось или не получилось, просто по количеству энергии, которой вдруг становится меньше: значит, этот рассказ или место в нём не зашло.

— Тяжело ли самостоятельно озвучивать собственное произведение? Что сложнее: озвучивать текст самостоятельно или доверить его кому-то другому?

— Я пишу произведения исключительно для того, чтобы их озвучивать. Меня вообще удивляет популярность моих книг в силу того, что мои тексты написаны, чтобы читать их со сцены или хотя бы в формате аудиокниги. Без соответствующих интонаций и голоса чтеца это не совсем работает: в рассказах намеренно отсутствуют необходимые для литературы описания, потому что для них нет места и времени в рамках театрального представления.

Аудиокнигу тяжело озвучивать, потому что у тебя нет никакой энергетической реакции, подпитки, которая существует в зале. Ты сидишь в замкнутом пространстве, отдаешь эмоции в микрофон, а в ответ ничего не прилетает. Но ещё тяжелее отдать её кому-то на озвучание: у тебя одна идея того, как всё должно происходить, а актёр услышал текст по-другому. 

О новой книге

— Расскажите о «Гуднайт, Америка, о!» — как создавалась эта книга? 

— «Гуднайт, Америка, о!» — невероятная история с точки зрения того, как я про неё узнал: и по содержанию, и по времени появления. Как вы знаете, вышел сериал «Слово пацана» о молодёжных группировках и Казани 1980-х, который моментально стал культовым. Год назад я встретился с другом, моим ровесником, который рассказал мне про казанские группировки, в одну из которых он в определённом формате входил. А затем рассказал о том, как в 90-е они попали в Америку, заработали какие-то космические деньги и почти случайно купили лучшие клубы в Майами, чем произвели переполох в ФБР и преступном мире этого города.

Получилась такая сага, которую я уместил в небольшую повесть о временах, которые никогда не повторятся. Все истории реальные. Там, конечно, было некоторое моё драматургическое вмешательство, но события я не придумывал. Уверен, когда-нибудь по этому произведению снимут сериал — кстати, по небольшой части тех событий уже снял сериал Netflix.

— Рассказы «Децимация на Стиксе» и «Вероятности» — про будущее. Какой из сценариев вам самому кажется наиболее реалистичным?

— Я вижу тенденции, которые могут привести и к «Децимации на Стиксе», и к «Вероятности». По всему миру усиливаются тоталитарные явления, это очевидно. Планета Земля постепенно превращается в цифровой лагерь: какой он будет — пионерский или концентрационный — зависит от нас. Это легко объясняется: людей стало много, нас сложно удержать в каких-либо рамках. А чем больше людей, тем более жестокие способы управления ими. Но мы забываем, о чём рассказ «Децимация»: о счастье быть живым, радоваться каждому новому дню. 

А что касается подключения нейросетей к нашим органам чувств, чтобы попробовать себя лучше услышать — в этом нет ничего нового. Большая проблема людей в том, что они не умеют слышать свои чувства, пытаются прибегнуть к техническим костылям. Не случайно сегодня такой популярностью пользуется посещение психологов.

— Какие отношения у вас с вашими героями? Осуждаете ли вы их, отдаёте ли кому-то предпочтение? Например, в дружеском поединке между Игорем и Урием, за кого болели вы? 

— Абсолютно все герои — это в том или ином формате часть меня. Допустимая, разрешённая шизофрения или моя попытка побыть кем-то иным, кем мне родиться не удалось. Отношения с героями у меня как со своими внутренними ангелами или демонами. Но не нужно переоценивать масштаб моей вовлечённости: у меня просто не бывает так много времени, чтобы вступать с ними в дискуссию. Слишком быстро прилетают дедлайны — главный источник моего вдохновения. 

Спор Игоря и Урия я специально написал так, чтобы я в нём не мог выиграть. Мне кажется, здорово, что их позиции диаметрально противоположные, но каждая из них имеет право на существование. Чтобы люди могли задуматься о том, какая им ближе. Но суть повести «Что делать женщине…» не в выборе мужчины по определённым критериям, а в том, есть у неё к ним чувства или нет. Остальное — дополнение. 

— Соломон Израилевич, герой рассказа «Квантовый возраст женщины» больше всего на свете боялся одиночества. А чего боитесь вы? 

— Я, как и Соломон Израилевич, тоже боюсь одиночества — казалось бы, с такой огромной семьёй… Боюсь старости в её тяжёлых проявлениях, боюсь неуместности в попытках быть молодым. Боюсь безденежья, потому что большое количество людей зависят от меня в этом вопросе.

Раньше боялся темноты, но когда я был на предгорьях Белухи, преодолел себя и пошел ночью в тёмный сибирский лес. Страх темноты не поборол, скажу честно, но по крайней мере понял, что и не смогу его преодолеть. Вернулся домой и теперь сплю с включённым светом: боюсь, что призраки и демоны из того леса всё-таки догонят меня.